«Я воевал с 1942 года, 18 июня мне исполнилось 18 лет, а 20-го я уже был в военкомате. Подучили меня немного и отправили на фронт». Доктор экономических наук, профессор Российской Экономической Академии им. Плеханова, ветеран Великой Отечественной войны, артиллерист Григорий Яковлевич Киперман рассказывает о том, что было 65 лет назад….

«С 1942 года и до 3 сентября 1946 года я воевал в артиллерийских войсках. Нашу 36-ю бригаду возглавлял украинец – герой Советского Союза полковник Гудзюк, впоследствии ставший генералом. За боевые отличия наша бригада, первая на всем фронте, получила гвардейское звание, и мы стали 1-й Гвардейской артиллерийской бригадой.

Состояла она из 4-х дивизионов: один дивизион – 122-миллиметровые пушки, второй – 76-миллиметровые, третий – самые большие 223-миллиметровые и гордость наша – 12 знаменитых «катюш», они у нас назывались дивизионом ракетных установок. С ракетными установками было много хлопот, ведь согласно приказу Сталина, ни одна «катюша», ни при каких условиях, не должна была попасть к немцам. Артиллеристы, как только заканчивались военные действия, перебрасывались на охрану «катюш», а на случай прорыва немцев, был приказ взрывать. «Катюши» были оснащены взрывными устройствами и подлежали уничтожению. Слава Богу, до этого не дошло.

Под Ленинградом

Бои на ленинградском фронте были очень тяжелыми. С правого фланга все время угрожали финны, и, сдерживая прорыв, мы были вынуждены держать на границе большие части, вместо того, чтобы оборонять Ленинград. А ведь блокаду Ленинграда можно было прорвать намного раньше, если бы не финны, которые на линии Маннергейма держали армию в 500 тысяч человек. Я считаю, что мы слишком мягко поступили с финнами – забрали только часть Карельского перешейка, а надо было отомстить и пойти на Хельсинки, они бы против нас не устояли. Но командование не разрешало. Если бы командиры низших чинов могли решать, так нас бы не удержали!

Это уже пошел военный азарт, который появился с опытом войны. Сначала-то не было никаких навыков, начинать войну пришлось после скороспелой учебы, практически неподготовленными. Научить человека воевать, находясь в тылу, невозможно. Хотя и учили нас неплохо, и командиры были хорошие, но все мы убедились, что главная наука – сама война. В первый же день на фронте мы неудачно разместились, наши позиции просматривались, и буквально через 30 минут были обстреляны из минометов.

Я воевал на Ленинградском фронте, 1-м, 2-м Прибалтийском и Белорусском фронтах. Белорусский фронт шел на Берлин, но нас, артиллеристов, в апреле месяце забрали, и до самого Берлина мы так и не дошли. Хотелось, конечно, попасть в Берлин, но нас никто не спрашивал. Гвардейская бригада – это значит, куда откомандирует начальство, туда мы и пойдем.

Легких боев не было. Что бы ни говорили сейчас, а немецкая армия была очень сильной. И воевали немцы храбро, тут преуменьшать нечего, они воевали хорошо. Гитлера подвело «головокружение от успехов». Французская армия, которая считалась сильнейшей после немецкой в Европе, продержалась под натиском гитлеровских войск всего 40 дней. Ошибочно было думать, что раз французская армия продержалась только 40 дней, то Советская продержится не более 3-х месяцев. 90 дней Гитлер нам насчитал и просчитался. Потому что уже в 41-м году было ясно, несмотря на наши отступления, поражения и потери, быстрой победы не будет. Один только Брест продержался 90 дней!

Задача артиллерийских войск заключалась в том, чтобы поднявшейся в атаку пехоте обеспечивать свободный проход и предотвращать артиллерийские обстрелы со стороны противника. Для этого у нас было несколько разведывательных ходов: звуковая разведка, оптическая разведка и построение ложных позиций. На сравнительно открытом месте создавалась позиция, похожая на пушки, деревянные стволы намеренно выставлялись, маскировались ветками, чтоб вроде было видно, и оттуда из наших 122-х мм орудий мы делали несколько выстрелов, чтобы немцы засекли и убедились, наши позиции находятся там. Такие ложные позиции создавались для обнаружения противника.

Но больше всего нас пугали немецкие танки. У немцев был очень мощный танк «Тигр», в лоб его снаряд не брал. Впереди стояла мощная броня, прикрывавшая гусеницы. Уязвимым местом у этого танка была часть гусениц, броня спускалась вниз и прикрывала гусеницы только наполовину, но попасть в незащищенную точку все равно было очень трудно. «Тигр» можно было поразить только в бок. Наши позиции укреплялись полукругом, чтобы, когда пойдут танки, их можно было достать хотя бы с одной боковой стороны. Мы свою задачу выполняли четко, и когда пехота поднималась, практически, ни одного артиллерийского выстрела с той стороны уже не было, там стрелять было некому, мы все позиции немцев подавляли своей артиллерией. Сначала снаряды выпускали маломощные артиллерийские орудия, а заключительные залпы пускали «катюши». Они накрывали обширную территорию одним выстрелом, и там оставалась только черная земля, ничего живого. Потому что, кроме заряда, у этой ракетной установки была зажигательная смесь, которая разрывалась, разбрызгивалась и сжигала все вокруг. Самая маленькая «катюша» – это 64 небольшие противопехотные мины, а самые крупные, которые выпускались против вражеской артиллерии, были на 8 снарядов. Немецкая армия боялась «катюш» больше всего.

После Сталинграда

После Сталинградской битвы воевать стало не легче, а тяжелее. Немцы начали сильно «огрызаться», без конца переходили в контратаки. В целом, эта тактика с их стороны была правильной. Но воевать стало намного сложнее. Первое время мы знали, что если фашисты отступают, то они отойдут на 40 км, и мы примерно прикидывали, где они займут следующий рубеж, удобный для них. Но после Сталинграда эта политика поменялась, потому что они, не доходя до очередного рубежа, переходили в контратаку. Да и с вооружением в немецкой армии было получше, вся Европа на них работала.

Когда мы захватывали немецкие позиции и артиллерийские батареи, то обнаруживали, что некоторые пушки и снаряды у них были произведены в Чехословакии. Мы же в 1942м году испытывали недостаток боеприпасов, количество снарядов строго лимитировалось. Только в 1943-м году на Урале организовали массовое производство артиллерийских снарядов, и все ограничения сняли.

О людях и «катюшах» 

На войне всякие случаи бывали. Нас готовили в тылу, в Броннице. В военном городке учили артиллеристов, пехотинцев и медиков. И вот один медик, которого там обучили, не выдержал первого же боевого крещения. Когда у моего сослуживца Андреева оторвало ногу, мы позвали нашего врача. Он подошел, увидел, что кости торчат, кровь хлещет, и потерял сознание. Нам пришлось самим справляться, жгутом перетянули Андрееву ногу и отвезли парня в военный госпиталь. Слава Богу, он остался жив, переливание крови ему делали. Стыдно сказать, но мы, солдаты, избили этого врача, чуть не до смерти, когда он пришел в себя. Сразу после этого из госпиталя прислали другого доктора, буквально на второй день. Этот врач всю войну с нами прошел.

В ходе боев нам приходилось много раз менять позиции, из-за того, что у нас были «катюши». Нам не разрешалось задерживаться на одном месте, даже во время обороны. Первым делом для «катюш» готовились специальные рвы: пологие ямы, чтобы ракетная установка съезжала вниз, и наверх выступали только жерла. Дивизион «катюш» обслуживало, примерно, человек 40, а чтобы их защищать, нужно было человек 200. И что же, мы их сохранили, за всю войну ни одной «катюши» не потеряли!

Людей теряли, конечно. Особенно жалко, у нас был очень смелый парень – Четвериков. Когда пехота переходила в атаку, он шел вместе с ней. Не был обязан, никто его не заставлял, наоборот, это даже запрещалось, а он взял разрешение у командира. Бывало пехота прорвется через окопы немецкие, и, не останавливаясь, идет дальше, а он прыгает в окопы и берет оставшихся немцев в плен. Радовался, как ребенок, приводил по 15 человек, а однажды аж 19 немцев привел! Пленных мы сразу же отправляли в тыл, и как там с ними дальше командование поступало – было не наше дело. За 1943 год и начало 1944 года он этих немцев набрал сотни! Но кончилось это плохо – погиб Четвериков.

Похоронили мы его прямо там, и крест поставили. Командир обещал, что мы обязательно вернемся, это было на Рижском направлении. Мы тогда освобождали город Ригу, и освободили, а наша бригада получила звание «Рижской», по названию города. Но потом мы застряли на целый месяц в Прибалтике. Другие войска уже шли на Берлин, а мы еще там сидели, потому что немцы оставили у нас в тылу 300-тысячную армию. Они все надеялись, что им удастся переломить ход войны. На карте Прибалтики видно – мыс выступает. Это Курляндия. Там немцы построили мощную линию обороны, она была вся заминирована, пройти мы не могли. А основная часть войск задерживаться не имела право, им надо было двигаться вперед вместе с маршалом Рокоссовским. И получилось так, что эта 300-тысячная армия оказалась у нас с левого бока, как бы с тыла.

Проторчали мы с этой «курляндской армией» целый месяц, пока нам не подбросили подкрепление. На одном узком участке минное поле удалось преодолеть. Сначала артиллерия «срубила» этот участок, и в эти метров 300-400 мы пустили наши танки. А уже за танками – пехота. После прорыва Курляндская группировка немцев продержалась буквально одну неделю. Около 200 тысяч человек было взято нами в плен.

С запада – на восток

Затем нас отправили на восток, через всю Россию, и высадили в районе реки Халхин-Гол. Там стояла японская армия, но она против нас ни черта не стоила. Это сейчас Япония сильная, а тогда у них все было намного хуже – слабая артиллерия, да и танки никуда не годились. Линия фронта продержалась там неделю, и японская армия бежала. Мы дошли до моря, хотели пойти дальше и захватить остров Хоккайдо. Солдаты требовали отправить их на пришедших кораблях, но командование не разрешило, не знаю, по каким причинам, я думаю, что американцы вмешались. Поэтому Курильские острова мы заняли, а на Хоккайдо нам не удалось двинуться. 

Потом перебросили нас в Порт-Артур, там я и демобилизовался. Званий никаких не получил, как был старшим сержантом, так им и остался. Я был командиром отделения артиллерийской разведки и помощником командира взвода, которым был старший лейтенант Андрей Воронин. Из моих солдат ни один не погиб. Но сейчас уже почти никого не осталось, жив только один Баранкевич Миша. Сегодня Михаил Игнатьевич в Белоруссии живет, в Гомеле. Я перед отъездом в Эмираты позвонил ему, поговорили. А то вдруг он в День Победы позвонит, а меня нет. Он так же, как и я, командовал отделением, тоже был старшим сержантом.

Медалей у меня полно, я на них никогда не обращал внимания. Есть орден Отечественной войны. Но самая дорогая награда – одна, которую я за первый бой получил, медаль «За отвагу». Она мне дороже, чем орден, потому что я заслужил ее в тяжелых условиях.

Вот такая была война. Тяжелая, кровавая. Легких войн не бывает. Когда война закончилась, я вернулся домой в Одессу. Дома, правда, никакого не осталось, все было разбито, родители погибли. Я поехал в Москву поступать учиться, с будущей супругой познакомился в институте. В следующем 2011 году, будет 60 лет, как мы поженились. Окончил институт, потом уже защитил кандидатскую диссертацию, затем докторскую. Сейчас я доктор экономических наук, профессор Плехановский Экономической Академии. У нас в семье «женское царство» – у меня две дочери и три внучки».

Рассказ военного бывшего военного артиллериста мы с благодарностью послушали в красивом отеле в эмирате Умм-Аль-Кувейн, на берегу теплого Персидского залива. Здесь Григорий Яковлевич с супругой отдыхает уже не первый год. Бодрость и боевой дух поддерживает морскими процедурами. Живите долго, дорогой наш ветеран!